Я чувствую запах дождя до того, как упадут первые капли, но я их не вижу.
Я чувствую, как солнце ласкает моё лицо, но я не вижу, как оно встает или садится.
Я так хочу видеть мир так, как его видят другие: видеть солнце, видеть дождь.
И музыку…
Музыка, наверное, очень красивая.(с)

Сколько можно прожить в темноте? Несколько мгновений? Несколько часов? Несколько дней? Я живу так уже двадцать лет.
Все, что помню из своего детства - тихий виноватый шепот. Это как подслушивать через дверь или стену, когда говорят о тебе. Они стараются быстро-быстро произносить слова, понижают тон, почти шепчут, но ты все равно слышишь. И что хуже всего, они знают, что ты слышишь. И от этого их голоса начинают звучать виновато, как будто им стыдно, что они вообще начали говорить. Но не говорить они не могут.
Как объяснить слепому, что он слеп, если он не знает, что такое быть зрячим?
Зачем называть недостатком и проклятьем то единственное, дарованное судьбой, то, что никому не отнять?
Они ушли, оставив меня в каком-то странном месте, пропахшем чужим потом, флоксами и подгоревшим молоком. И больше не возвращались. А я радовался, что голоса, наконец, стихли.
Я жил, как во сне. Учился вещам, от которых не было никакого проку. По крайней мере, лично для меня. Чтение, письмо, счет, вязание. Да, последнее мне, наверное, пришлось по вкусу больше всего. Мне нравилось держать в руках клубок и легко касаясь пальцами, чувствовать переплетение нитей. И становилось очень грустно, когда нитки заканчивались. Зато я обзавелся сразу несколькими теплыми шарфами.
Другой дело - чтение. Очень странное и необычное занятие. Мой учитель, судя по всему, большой поклонник литературы, мог часами воспевать пользу своих ненаглядных книг. Я молча слушал и только кивал, надеясь, что фонтан его красноречия скоро иссякнет, он заткнется, уйдет и даст мне почитать в свое удовольствие.
Я никогда не пытался объяснить ему, что значит для слепого читать о вещах, которые он не в состоянии представить, потому что никогда ничего подобного не видел. Если честно, как-то раз я все-таки сказал ему, что мне сложно полагаться только на его слова, но это его не смутило. Он всё воспевал красоту солнца, неба, природы, а я водил по строчками подушечками пальцев и одно за другим учил новые слова.
Всё написанное имело для меня совершенно иной смысл.
Он считал меня странным и постоянно раздражался, когда я отказывался объяснить, как я представляю тот или иной предмет, явление, состояние. Я слышал, как он кому-то говорил, что, похоже, парень (то есть я) не только слеп, но и слабоумен.
А и хрен с ним. Он мне все равно никогда не нравился.
Я уже упоминал, что мало говорю? Многие думают, что я еще и немой, но это не так. Мне просто нечего им сказать.
Кстати, мне никогда не было любопытно, как я выгляжу. Мне все равно, что на мне надето, как это сидит, мне плевать, что окружающие считают меня слишком худым и все время стараются накормить. Есть я тоже, к слову, не люблю. И терпеть не могу кипяченое молоко.
Все попытки состричь мои волосы окончились плачевно. Мне нравится перебирать пряди пальцами, расчесывать их, переплетать. Волосы, не важно, мои или чужие, - моя слабость.
Да, мне было плевать, как я выгляжу. Ровно до того момента, пока не появился он.
Я никогда не называл его по имени. Он говорил, говорил, рассказывал о чудесах, которые видел, о ярких интересных людях, о том, что надо любить жизнь в любых ее проявлениях, о том, что я мрачен и склонен к депрессии, что это плохо, но он меня изменит, и тогда я смогу увидеть мир во всем его потрясающем великолепии.
Я не возражал, не напоминал, что от рождения слеп, как крот. Я слушал и слушал, наслаждаясь его голосом, вздрагивая от каждой улыбки, которую научился распознавать по изменениям модуляций в его голосе. И мечтал.
Наверное, музыка очень красивая...

День сменяет ночь, кто-то ведет счет месяцам и годам, и только я живу вне времени. Бесполезное, оно никогда не интересовало меня, у меня даже часов никогда не было. Зато по иронии судьбы у меня потрясающий дар: я всегда с точностью до плюс-минус пяти минут могу сказать который сейчас час. В Центре знают об этой моей особенности давно, даже ставки делали, но я все равно говорил точно, когда бы меня не спросили.
Меня пугает, когда я понимаю, что больше не хочу, чтобы он, мой Голос, жил со мной в одной комнате. Я задыхаюсь, мне нечем дышать, я ненавижу себя и каждую секунду думаю, что, наверное, этого не может быть: как можно так обожать кого-то и желать сбежать от него? Я не знаю, что отражается на моем лице, когда он обращается ко мне, мука или удовольствие, но точно знаю, что стоит ему прикоснуться к моим волосам или взять за руку, у меня начинает бешено колотиться сердце, а ощущение такое, как будто я сейчас прилягу в обморок.
Стыдно и жарко.
Стражи говорят, что мое лицо почти ничего не выражает, я знаю, спрашивал, я стараюсь прятать глаза, занавешиваю лицо волосами, но все равно чувствую себя жутким уродом.
Интересно, что видит он, когда смотрит на меня?
А мне его даже видеть не надо, чтобы знать, какой он. Я чувствую это всем своим существом. Вру, его лицо я детально изучил, ночью, когда все крепко спали. Я так умею. И мне при этом не надо лапать человека до синяков. Я, едва прикасаясь, водил пальцами по его лицу, пока он спал, и задыхаясь от жары, страха и стыда, трясся, как церковная мышь. Хорошо, что он не проснулся, не знаю, как бы я объяснил все это.
Мой мир расширился еще на одного, когда я впервые почувствовал ее. Меня редко отпускают на улицу. Не знаю, чего они боятся. Что я сбегу? Когда-то я подслушал, что обо мне говорят Стражи. Сидеть мне в этой комнате еще долгие годы, те, кто мня сюда поместил, не хотят, чтобы я вышел наружу.
В парке хорошо. В парке я чувствую себя живым. И начинаю сердиться, когда ко мне приставляют сопровождающего. Но чаще всего это бывает он, мой Голос, тогда я только вздыхаю и послушно таскаюсь за ним по всему парку, раз за разом делая свой выбор. Его близость мне дороже солнечного тепла, мокрого холодного дождя, дуновения ветра. Интересно, как выглядит тепло и ветер.
Но больше всего я люблю дождь. В дождь я начинаю видеть. Как мне объяснил мой зануда-наставник, с неудовольствием отвлекаясь от любимой литературы, капли дождя как бы очерчивают контуры предметов, создавая звуковой резонанс, что помогает мне "видеть" окружающий мир. Объем и форма - единственные доступные мне параметры.
Я как раз гладил пальцами ствол молодого дубка, в который вписался лбом, изучая и запоминая его, как все остальные деревья в парке. Вчера его тут еще не было, наверное, утром посадили. Так вот, когда я знакомился с дубком, почувствовал ее присутствие. И не спрашивайте, как я узнал, что это она. Слишком маленькая и тихая, с тонким ароматом цветочного шампуня, у нас в корпусе такого нет, она была такой хрупкой, что мне не нужно было видеть, чтобы понять, какая она.
Проходя мимо, я сказал, что ее будут ругать, но она ничего не ответила.
Это потом он рассказал мне, что она не слышит, только читает по губам. Наверное, я как всегда мямлил или бурчал, а может, она просто смотрела в другую сторону.
Ночью я впервые за много лет плакал. Я лежал и представлял, как это можно, жить без звуков, и не мог представить себе. Я бы умер, точно говорю. Разве это жизнь? Мне стало так жаль ее, что я заплакал, а потом долго сушил на батарее наволочку, вздрагивая от каждого шороха, боялся, что меня кто-то увидит.
Он сказал, что ее зовут Солнечная Мышь. И я снова чуть не разревелся. Идиотское имечко. интересно, как называют меня? Слепой упырь? Или еще хуже. Тема имен внезапно стала актуальной, и я спросил своего соседа, почему ее так зовут. Он ответил, что она очень маленькая, щуплая и у нее длинные-длинные рыжие волосы и огромные серо-зеленые глаза.
Я спросил, как это, рыжие? А он почему-то рассердился и надолго замолчал. Больше я не спрашивал.
Хотя, на языке вертелся еще один вопрос.
Теперь я хотел знать, как называют его. Дурацкий вопрос, правда? Мы почти полгода живем в одной комнате. Наверняка он мне уже называл свое имя. Или его называли Стражи. Только, верите или нет, я не помню. Я так долго учился не слышать чужие имена, что теперь владею этим искусством в совершенстве.
Люди вокруг меня сменяются слишком быстро, незачем привязываться к тем, что исчезнет так же неожиданно и бесшумно, как и появился в твоей жизни. Можете считать это моей защитой.
Но ее имя я запомнил.
Он начал часто уходить, наверное, нашел себе более интересного собеседника. Я ждал, когда он вернется, методично поглаживая клубок. Я даже вязать не мог, просто сидел и ждал. И ненавидел себя за это.
Случайно я узнал, что они общаются. Кажется, кто-то из Стражей сказал, а я услышал. Я вообще очень хорошо слышу. У них там в подвале, между прочим, труба прохудилась, со стыка постоянно вода капает.
Я не стал говорить ничего, просто, когда он вечером вернулся, очень сдержанно попросил узнать, любит ли Солнечная Мышь вязанные вещи. Почему-то захотелось связать для нее шарф.
Я стал еще более замкнутым, почти ничего не говорил и снова начал слышать голоса. Не скажу никому, не хочу пить эти чертовы таблетки.
А ночью, когда всё погрузилось в сон, очень тихо спросил:
- Как тебя зовут?